Главврачом быть плохо оттого, что похоронят тебя, скорее всего, под грудами отчетной документации. А хорошо быть главврачом оттого, что если ты окончательно осатанел от количества дыр в плотине, затыкать которые приходится собственными пальцами, можно встать - и выйти. И черта с два тебе кто-то предъявит за самовольную отлучку с рабочего места.
Назавтра, ясное дело, об этом придется крепко пожалеть, мучительно сортируя накладные и графики, но зато на текущий день часть проблем отодвинута в сторону.
Другая часть, меж тем, взывала к ответственности на манер того, как в сердце стучал чей-нибудь пепел. Ладно, Б-г с ним, с Ноем - Ной взрослый мальчик и честно обещал поговорит с Айвеном. А Айвен, разумеется, что-нибудь да придумает. Совет соберется часам к девяти, не раньше, и о его делах насущных Майя раньше, чем зайдет в Ратушу думать не собиралась. В сухом остатке оставался Генрих.
И вот о нем следовало подумать уже сегодня, а лучше - прямо сейчас.
Красноармеец у ворот больницы поприветствовал ее, едва ли не отдав честь. Ну, разумеется. Это на пани Платз, которая пришла в комендатуру как проситель, можно смотреть снисходительно и орать, что совсем они в глубинке мышей не ловят. А вот доктора Платз надобно уважать. Доктор Платз вас тут, простите, лечит, а живыми да здоровыми хотят быть все: и красные, и белые, и сколько там еще цветов в сегодняшнем политическом спектре.

- Здравствуйте, пан Арцт. - Майя ненадолго застыла возле дверей и все-таки прошла в комнату.
То, как бывший директор теперь жил, впечатление производило на нее гнетущее. С другой стороны - а как ему теперь жить? Открывать шторы и поливать цветы в окне, благожелательно улыбаясь спешащим мимо горожанам? Тут хорошо, если стекла камнями не побьют. Она не знала, как жил пан директор до того, как семь лет назад все полетело к чертам в христианское пекло, поскольку ученицей видела его только в школе, а затем надолго покидала город. А теперь квартира была пуста, темна и исполнена тишины. Тикают ходики - и ничего более.
И все время кажется, что отсюда не выбраться уже никогда.
- Я с разговором, Генрих. - при запертых дверях услышать не совсем официальный стиль общения вряд ли кто-то мог. - Ты был сегодня на улице? Если нет - то хорошо, и, в любом случае, лучше не выходи. Господа красные в этот раз... не слишком-то либеральны.

Дело о пропаже детей гремело на всю Империю. И если город пока не заявлял о желании учинить над паном Арцтом именно кровавой расправы, то за приезжих Майя поручиться не могла.

И правда - почему? Но кто бы знал ответ. Не спрашивать же, мол, а скажите-ка, пан военный комендант, отчего это у вас звезды на шапке кровавые? Психиатрия учит осмотрительности.
Майя поймала себя на том, что продолжает слушать Генриха с профессиональной цепкостью внимания: отметить интонации, зафиксировать выражение лица, пластику и мелкую моторику. Записать неразборчивым почерком в очередной талмуд многотомной истории "болезни" пана Арцта. Прошедшие семь лет подведение под так называемую клиническую картину самых разнообразных диагнозов было ее основным развлечением.
План лечения должен исходить из того, что именно лечим, а допустить очередных экспериментов над опальным директором она не могла: хватило и тех дней, которые прошли от начала "лечения" до того момента, как она со скандалом выбила из главврача право самостоятельно решать, что делать.
Так вот, с профессиональной точки зрения все у Генриха выглядело не лучшим образом. С непрофессиональной, впрочем, тоже, и Майя никак не могла себе представить, как, ну как он будет жить в этом городе? И, раз уж на то дело пошло, в этой стране.
Уезжать. Эта мысль при размышлениях о Генрихе становилась навязчивой. Ему надо уезжать. Но из города теперь не уехать. Вот ему и замкнутое на необозримы срок помещение, уменьшай пространство, не уменьшай - но ты все равно заперт.
Страшно раздражало собственное бессилие - она могла еще как-то ему помочь, пока Генрих находился в ведении больницы, а теперь уже не могла помочь никак. Но и оставлять его там было нельзя. С государственным преступником, чудом избежавшим заключения и казни, куда как проще расправиться, если он вооружен единственное что больничной пижамой. Так-то хоть какой-то шанс есть.

Он был прав - Майе действительно следовало приходить чаще. Женщина виновато улыбнулась и чуть развела руками.
- Прости. Столько работы... Я и сплю все чаще в кабинете. Ничего-то я, Генрих, не успеваю из того, что должна. - улыбка из виноватой стала невеселой. - Но я постараюсь, правда.
Она хотела сказать, что не надо никакого чая, Б-г с ним, с чаем, а вода сейчас почти везде ржавая, но не успела. Ладонь чуть дрогнула под пальцами и Майя, как обычно, растерялась. Теряться "пани Королева" тоже умела отлично и очень старалась, чтобы теперь об этом никто не знал. Впрочем, от Генриха ей это скрыть удалось бы вряд ли.
- Не уйду. - негромко пообещала она и, прежде чем опуститься в кресло, не сдержалась - провела кончиками пальцев по щеке. - Ты только плюнь на этот чай и тоже сядь, очень трудно говорить, когда ты из угла в угол бегаешь. Рассказывать, собственно, пока и нечего особо. Пан Эрлих вот правда в передрягу попал, ну да ты читал уже наверное. Ума не приложу, как ему удалось так быстро офицеров из себя вывести... Они ему едва расстрельную статью не впаяли! - Майя передернула плечами. - Хорошо хоть у коменданта со здравомыслием все в порядке.

И мысли, описав круг, вновь вернулись к тому нюансу, что все ли в порядке будет у того же коменданта со здравомыслием, сложи он два и два относительно пана Арцта.

Майя улыбнулась. Все верно - не читайте за завтраком "Городские Ведомости". Ну, или читайте, тут что так, что эдак, ничего нового не скажут. Все, что в городе - и без газет на улице узнаешь, а что за пределами - об этом и самому пану Вернике неведомо.
Впрочем, у Генриха на то явно были иные причины. И то сказать: как семь лет назад полоскали его имя в газетах до сих пор Майя вспоминала с ужасом. Газетчики не скупились, смакуя чужое горе и радостно улюлюкая в открытую спину того, кого объявили крайним.

- Ах, вот оно что... - в ответ на слова Генриха она выпрямила спину и сцепила пальцы в замок.
Могла бы и сама догадаться - но предпочла этого не сделать. Майя не знала, как обо всем этом говорить и чаще всего не хотела даже думать - а не думать не могла, пусть и начинала от всего этого болеть голова. Но как тут скажешь? И, главное - что скажешь? Ситуация напоминала шкатулку с механическим замком: войти можно, выйти - нет. Ответов на сакраментальный вопрос "Что делать?" у нее вряд ли было много больше, чем у самого Генриха, даже невзирая на то, что у Майи хоть какая-то свобода действий оставалось.
А что же оставалось у пана Арцта, который некогда был директором школы и одной из осей города, а теперь оказался в лучшем случае порядковым номером на папке с подшивкой истории болезни? Пустая квартира, отдающий ржавчиной чай и омерзительный надписи на стене дома, которые не всегда успевали своевременно закрашивать. Город, как и вся Империя, счел его виновным. Майя знала, что это не так - иррационально знала, без всяких доказательств, и думала, что когда до всех, наконец, дойдет - им всем в жизни не отмыться от этого стыда. Они обязаны были его защитить - и не просто не сумели этого сделать, но и не попытались толком.
Даже ее семилетней давности крики на главврача, вкупе со стучанием кулаком по столу, смотрелись, в общем-то, жалко. Полумера. Четвертьмера. Вот и все, на что она оказалась способна.
- Я... Я не знаю, что сказать, Генрих. Что ты хочешь услышать?
В голосе звучало бессилие. Майя вновь ничего не могла. Как это омерзительно - ничего не мочь.

- Рав Гилель учит, что никакого Ада нет. - за это рассуждение, о Б-ге и карах Его, она схватилась, как утопающий хватает спасательный круг. - А для 11 месяцев Геенома мы слишком здесь задержались. Нет, Генрих. - пальцы, сцепленные в замок, побелели. - Б-г тут не при чем. Все, что люди делают - они делают сами. И время для кадиша еще не пришло.

Зато пришло время неудавшихся улыбок Генриха. Когда они у него появились?.. Как дыра в памяти. Одно можно было сказать с уверенностью: подходили бывшему директору такие улыбки не сильней, чем грохот выстрелов подходил их крошечному городку.

- Что?! - Майя вскочила так резко, что если б она весила чуть больше - непременно бы опрокинула кресло. - Да как ты... как ты вообще мог такое подумать!
Честное слово, если бы ей не хватало с головой всей напускной жесткости, без которой теперь невозможно было работать в больнице - она бы отвесила Генриху пощечину, и даже бы об этом не сожалела.
Хотя нет, конечно же сожалела бы. Майю с души воротило и от ненужной жестокости, и от напускных драм, но честное слово - такого удара поддых она не ожидала. Пусть даже - чего уж там! - понять можно было все.
Никто в городе не мог даже отдаленно себе представить, что выпало на долю Арцта и какой теперь стала его жизнь. И вот уже семь лет человек, который некогда был одним из столпов города, вынужден ждать удара в спину от любого, иначе он действительно может не дожить не то что до весны, а даже до зимы.
- Я продавила внеочередную комиссию потому, что я теперь привязана к кабинету главврача и чертовым этим бумажкам, а в психиатрическом отделении меня дай Б-г раз в неделю видят. И если туда придут толпой граждане военные, которым лишь бы поисправлять ошибки имперского законодательства, я ничего сделать не успею. А ты - не сможешь. - она подошла к окну и, встав подле Генриха, всмотрелась в просвет меж шторами.

Чудесные мгновения. По итогам пятилетки это звучало горькой насмешкой.
Если верить городским пересудам, чудесного было мало, а были сплошные падения нравов да нарушения устоев: общество всегда судило да рядило быстро и безапелляционно, с мнениями фигурантов не просто не считаясь, а даже его не испрашивая. Так что по результатам своей работы в должности врача-психиатра Майя в первую голову приобрела умение изображать лицом беспристрастность и вечную готовность не отвечать ни на какие вопросы - в том числе и Генриху. Впрочем, он-то как раз вопросов вообще не задавал, и это негласный пакт о ненападении оградил Майю не то от мучительного подбора слов, не то от совершенно беспардонного вранья, которое еще не факт бы, что удалось.
Все, что случилось с городом ее детства извратило самую его суть, и то, что в иных обстоятельствах оказалось бы лучшим воспоминанием - превращалось в скелет в шкафу.
- Это единственный мир, Генрих, который у нас есть, и то, какими мы в нем станем - лишь наша забота. Я не собираюсь менять себя в угоду ни новым парткомам, ни старым имперским коллегиям, ни прочим людям в форме. - она сжала губы. - Вот так-то. Так что выбор теперь за тобой, уж коли впервые за семь лет появилась возможность выбирать. Тебе придется вспомнить, как это делается.

А правда была в том, что она, в общем-то, почти все сделала не так: ей надо было пытаться решить вопрос еще до Революции, когда можно было уехать из города. Но - как решать? Побег, поддельные документы?.. С позиции рядового врача она сделать бы этого не могла. Или могла? Так почему не стала?!
А вот на этот вопрос она затруднилась бы ответить и самой себе - так, чтобы сразу, одним махом и честно.

- Все верно, - кивнула она. - Меня только вот что интересует, Генрих: каковы же тогда были его намерения, когда он все это задумал? Чего он хочет от тебя, например, вынуждая говорить такие вещи?! Никогда не хочу больше от тебя слышать такого.

Руки Майя выдернула автоматически и резко - и сама удивилась. Прежде она за собой подобных рефлексов не замечала, да и неоткуда было им взяться. Тем более - с Генрихом.
Что-то было не так, на даже не на неосязаемом уровне, а еще глубже - там, где сплетает паутину столь чтимое нынче в профессиональных кругах подсознание.
Если рассматривать сны как его порождение... может, оттуда? Но нет. Та, что в снах, рук не одергивала - разве что для того, чтобы потянуться к клинку.
Не так. Все не так. Верно, сказывался прошлый день: эта чертова комнатка с кирпичной ее кладкой до сих пор стояла у Майи перед глазами, а в горле от этих мутных воспоминаний стоял ком собственного неимоверного бессилия - перед всеми.
Да, должно быть всему виной нервотрепка в комендатуре. Даже по нынешним временам не так-то уж часто в славном их городе палят над ухом.

Вкус поцелуя на губах ее успокоил. Ей всегда было спокойно рядом с Генрихом, даже в больнице, даже в первое время, когда все стояли на ушах и не было времени сесть и разобраться, что же было на самом деле - а точнее, чего не могло быть. Так вот, в том, что он ни за что не причинил бы вреда детям, Майя разобралась позже - а спокойствие пришло сразу
- Извини. - она уткнулась носом ему в шею. - Я последние несколько дней сама не своя. Слишком много дел, ничего не успеваю, в голове каша какая-то... Надо что-то придумать, Генрих. Ты не можешь всю жизнь провести взаперти.

Усталость. Майя, измучившаяся до предела зыбкостью последних двух лет не понимала, как Генрих ухитрялся в этом подвешенном состоянии провести все семь и притом не сойти с ума уже по-настоящему.
Но по временам в последнее время у нее складывалось ощущение, что в этом городе усталость едва ли не старше самого города.
Чертовы красные с их чертовым энтузиазмом! Хоть было кого обвинить, и то хлеб. По совести, надо было поговорить с Иоганном, обсудить все, возможно, ему нужна была помощь - но от одной этой мысли отчего-то с души воротило. Быть может, в первую очередь Майя винила отнюдь не красных? Иных объяснений она найти не могла.