С тех пор, как город в очередной раз заняли "товарищи", прошло три дня. Товарищей было не так много, чтобы рассчитывать на их бессрочное здесь господство, но всё ж таки достаточно, чтобы с их присутствием приходилось считаться. Товарищи передвигались по улицам города вооружёнными группами. Товарищи громко переговаривались между собой, часто и грязно ругались, сально шутили. Товарищи вечно хотели есть и были не дураки выпить, товарищи много курили, засоряя воздух папиросным дымом, а тротуары города окурками. А ещё товарищи настоятельно рекомендовали жителям N называть друг друга "товарищами", что некоторым нравилось ещё меньше, чем всё остальное уже перечисленное.
Филеас, впрочем, к таковым не относился. К идеям новой власти он относился с некоторым любопытством. Его занимали суконные шлемы с красными звёздами ("богатырские" - еле слышно сказала старушка-уборщица, когда делегация красных впервые появилась в музее) на их головах, носящие характер во всех смыслах символический. Его удивляла их манера держаться друг с другом - не то панибратская, не то просто братская, когда вот так запросто можно сперва сунуть в рыло, а потом угостить сигаретой в знак примирения и всё забыть, вычеркнуть. Он даже находил нечто привлекательное в их речи - не языке простонародья, а этом неуклюжем, переусложнённом говоре, когда слова словно выщёлкивались на пишущей машинке, но в то же время чувствовалась в них какая-то непостижимая для книжного человека искренность и незамутнённость. Да, вели они себя зачастую не слишком культурно, порой даже грубо и нахально, но пан Реверт, склонный к романтизации, видел в этом первобытную простоту и неиспорченность. Ему представлялось, что эти товарищи, в их нелепых шлемах, пёстрой одежде и сапогах не по размеру, суть големы из еврейских сказок, нечто, принявшее форму человека, но ещё далёкое от завершения. На его глазах обкатывалась, обтачивалась новая модель человека и языка, новая модель общества, пусть пока далёкая от совершенства, но ведь и Вечный Город не один день строился. Вот если бы они ещё поменьше матерились...

Впрочем, это он так скорее сам себя утешал. Первый контакт с новой властью был не самый приятный. Если кратко - несколько красных ввалились в музей среди бела дня и попросили Филеаса о необходимости убрать с глаз долой все экспонаты, имеющие прямое или косвенное отношение к имперской власти ("всю вот эту вот контру"). На робкие возражения смотрителя ("Но ведь это тоже часть истории, господа. Историю переписать наново нельзя...") последовал грубый ответ ("перво-наперво на ус намотай,.." - тут красноармеец замешкался, пытаясь понять, как следует обращаться к Филеасу - стандартные "отец" и "паря" не годились в силу возраста - "товарищ смотритель музея, господа были да все кончились. а во вторую очередь запомни - делай чего говорит тебе коммунистическая власть. а она говорит тебе, что всё это барахло империалистическое надлежит беспощадно мести метлой изо всех общественных учереждений. о как. понятно тебе, товарищ смотритель?).
Филеаса эта тирада покоробила, но препираться с коммунаром он не решился. На следующий день из музейного зала исчезло всё, содержащее эполеты и кокарды, штандарт героической кавалерийской части, полвека назад павшей смертью храбрых в бою под городом, несколько антикварных изданий придворных поэтов и фотокарточка на которой государь Император, в бытность его цесаревичем, запечатлён в свитском вагоне поезда, проезжавшего через N. После прихода белых, пан Реверт получил выволочку от их командира и вынужден был вернуть экспонаты, а когда город вновь заняли красные, не дожидаясь нового визита, вновь убрал.

Посему на очередное собрание городской управы Филеас шёл со спокойной душой - оставалось только отчитаться о проделанной работе, если возникнет такая необходимость. Однако Маверик увёл разговор совсем в другую степь, а тут ещё милейший пан Пробер огорошил их известием, что все пропавшие мертвы и возврату не подлежат. Соломон темнил и не договаривал, однако Филеас по доброте душевной да и просто из уважения к главе полиции не стал ничего выпытывать. Не подлежит разглашению - и ладно, и Бог с ней. Оставалось понять, как распорядиться имеющейся информацией. Первым его порывом было как можно быстрее оповестить горожан и желательно цивильно - через газету. Однако мнения коллег разделились и те, что были против быстро охладили его пыл. Пораскинув мозгами, Филеас согласился, что в условиях фактически гражданской войны следует приложить максимум усилий, чтобы избежать хаоса, а такого рода новости грозили волнениями. Всё было так, но всё же совесть подсказывала ему, что держать людей в неведении тоже не вполне порядочно. Видимо к подобным мыслям пришли и другие члены управы, потому что спор так ни чем и не кончился. Маверик, пожевав губами, объявил, что принятие решения переносится на следующее собрание и все потихоньку стали расходиться.
Представитель красных улизнул первым. Пробер, с которым пан Реверт хотел перекинуться парой слов, незаметно последовал его примеру. Филеас окинул зал взглядом, в поисках старшего следователя, не найдя его, с сожалением вздохнул, смахнул бумаги в портфель, накинул плащ и направился к выходу. Там его и окликнула Майя.
- Охотно, пани Платз, - отозвался он на предложение. - Предпочитаете здесь или, - он выразительно покосился на сигарету и улыбнулся одними глазами. - на свежем воздухе?..

Отредактировано Филеас Реверт (17.11.2016 23:39:15)

- Этим, - пан Реверт неопределённо кивнул куда-то в сторону. - Похоже можно куда больше, чем всем нам, пани Платз. Весьма своеобразный подход к вопросу равенства, не находите? Мне всё же хочется верить, что это временно, особенности, так сказать, военного времени. А от папиросы не откажусь.
Филеас благодарно кивнул, принимая папиросу. Просить у пани прикурить он, несмотря на изживание буржуазных предрассудков и некоторые послабления в отношениях полов, не решился, так что просто щёлкнул колёсиком извлечённой из кармана плаща зажигалки. Курил он по старой привычке по-армейски, прикрывая огонёк рукой, что в данной ситуации было весьма кстати.
- Благодарю вас, -  сказал он, выпустив тонкую струйку дыма из уголка рта. - Что касается меня, то я не против сближения с народом, но не знаю с каким именно. Как вы наверное знаете, мой дед был народником и пострадал за это. Я этого не скрываю, в нашем городе вообще сложно что-то скрыть. Так вот, мой дед был народником и для него всё было предельно просто. Его народ был перед ним - крестьяне, деревенская община. Конечно, он смотрел на них с просвещенческих позиций и едва ли вполне мог признать какого-нибудь неграмотного селянина себе ровней, но не суть важно. Важно то, что в наше время многое изменилось и того народа я уже не вижу. И дело даже не в том, что общество куда более дифференцированно, чем, скажем, тридцать лет назад. Я смотрю на этих товарищей и понимаю, что это совершенно другие люди, которые говорят на совершенно ином языке и ведут себя совершенно иначе. Это новый народ рождается на наших глазах или перерождается старый? Признаться, я в некотором недоумении. Я приветствую их взгляды - давно следовало разворошить наше консервативное болото - но мне не нравится их грубое и подчас просто-напросто хамское поведение. Впрочем, повторюсь, мне хочется верить, что этому виной война. Военные и раньше ведь не очень церемонились с мирным населением.
Филеас выдержал паузу, чтобы сделать ещё одну затяжку и, выпустив дым, закончил:
- Что касается музея, то с ним всё в порядке, спасибо за беспокойство. Убрал несколько неудобных экспонатов, но это даже к лучшему - целее будут. Очень уж соблазнительна позолота на эполетах. Мы то с вами знаем, что не всё то золото, что блестит, а вот их этому похоже не научили.
На самом деле Филеасу просто не хотелось говорить об этом. Тот разговор в музее, когда командир красных его едва за пуговицу не взял, оставил очень неприятный осадок и хотя свидетелей этого унизительного зрелища за исключением уборщицы не было (в музей и в мирное время ходили нечасто), пану Реверту всё равно казалось, что слухи уже пошли гулять по городу и на него смотрят с лёгкой насмешкой. Потому и болтал он без умолку, лишь бы обойти острую тему.
- Теперь об убийствах, - пан Реверт посерьёзнел. Тут уж было не до пространных рассуждений и он это прекрасно понимал. - Если быть предельно честным, то я в некотором замешательстве. До сегодняшнего дня я не придавал большого значения исчезновениям и был уверен, что все эти люди просто скрываются где-нибудь в лесах, чтобы быть подальше от войны или наоборот полезли в самое пекло, как это иногда бывает. Пан Пробер всё перевернул с ног на голову. У меня нет никаких соображений касательно того, кто и зачем их убил и  я не уверен, что у полиции есть какая-то версия. В любом случае, мне кажется что сейчас нет смысла сообщать всему городу то, что нам известно. Сразу же возникнет вопрос - кто виноват, а мы не сможем на него ответить. Там и до паники не далеко, и до народных волнений, а что такое народные волнения в N мы с вами прекрасно помним.
В дверном проёме показался один из "заседателей" и Филеас замолчал. Он сделал последнюю основательную затяжку, аккуратно стряхнул пепел в кадку с цветком, а затем лёгким щелчком отправил туда же окурок.
- К тому же, - добавил он, когда дверь закрылась. - С этим новым красным гарнизоном мы все словно на пороховой бочке сидим. Они и так довольно нервные, как показал инцидент с паном Элрихом, и в случае чего могут начать стрелять.

Отредактировано Филеас Реверт (25.11.2016 23:16:34)

- С чудовищными осложнениями, - согласился Филеас. - Но я всё же надеюсь, что в конце концов они закончатся нормально и те кто заварил эту кашу не станут делать нашей измученной стране кесарево.
Те кто заварил эту кашу. Собственно - новая власть. Или вторая власть? В условиях гражданской войны, когда вся страна превращается в пестрящую разными флажками карту боевых действий, сложно говорить о том, кого же всё-таки следует считать легитимным правителем. Вот государь Император был вполне себе легитимен до поры до времени и даже казался непоколебимым, а поди ж ты - пришёл день и свалился с воза как пьяный ямщик, только голова покатилась. И тащат теперь этот воз в разные стороны лебедь, рак и щука. Красные, витающие в облаках со своими идеями об общем равенстве, белые, пятящиеся назад к имперскому прошлому, да партизанские отряды, пребывающие в глубоком подполье, но периодически выныривающие, словно из ниоткуда, и дающие прикурить всем, кто попал под раздачу. При таком богатейшем выборе, Филеас всё-таки определился с симпатиями достаточно легко. Лебедь в небе оказался предпочтительнее синицы в руках. Или журавль. Не всё ли равно? Тем более что синицу ему всё равно никто не предлагал.
А кого предпочитала Майя? Красные ей не нравились, это было понятно (да и кому они, здесь и сейчас, нравились, если уж быть совсем честными?), но и к старому режиму она, судя по словам, особо тёплых чувств не питала. Филеас подумал, что у человека со стороны создалось бы ощущение, что пани Платз отвергает идею любой власти в принципе и он не преминул бы записать её в сторонники анархии. Но человек со стороны не знал бы, что пани Платз с недавних пор практически безвылазно пропадает в больнице и ей не то что на политику, элементарно на обед времени не хватает. "Впрочем," - одёрнул себя Филеас. "А много ли ты сам знаешь о Майе Платз?" Вслух же сказал:
- Упаси боже. Газета это всё-таки не музей, где все лишние экспонаты можно легко убрать. Что написано пером, то, как всем известно, топором не вырубишь. А вот человека, чья рука этим пером водила - вполне. Так что тут вы безусловно правы - лучше всего помалкивать. Хотя как знать - может быть в будущем спросят и за молчание, за политическую, так сказать пассивность. Это к вопросу о том, что они могут сделать. Видите ли, раз уж мы с вами, условно, присутствуем при рождении нового общества, то всё старое вроде как должно само собой отмереть и отпасть, а если не захочет - то его насильно сбросят с парохода современности. Моральные устои и традиционные нормы во время любой революции расшатываются, иногда весьма сильно, так что следует лишь порадоваться, что у коммунистов хоть какие-то пределы есть. Впрочем, они ведь тоже не взялись из ниоткуда. Как мне кажется, красные - лишь часть уже давно запущенного процесса, такая же как пресловутые строки о пароходе или, прости Господи, брюки пани Роте. Рано или поздно роды закончатся, сформируются новые нормы и подойдёт наконец к концу эта проклятая война.
Ему пришло в голову, что даже если красные проиграют (в чём он сильно сомневался), их страна всё равно уже не будет прежней, но озвучивать эти мысли Филеас не стал. А ещё он внезапно подумал, что такими темпами, через несколько лет брюки наденет и сама пани Платз, и может быть даже пани Шейден, хотя сложно представить себе что-то более комичное, чем Анне в штанах.
От этой мысли ему вдруг стало невыносимо смешно и он хохотнул - совершенно неуместно, учитывая всю серьёзность сказанного прежде. Филеас покраснел.
- Прошу прощения, нервишки, - поспешно извинился он и сразу перевёл тему. - Я с вами соглашусь, пожалуй. Меня тоже удивляет даже не то, что Соломон скрывает подробности, а то, что он вообще что-то сказал. Может Александр заставил? Докладывается он Александру, как вы думаете? Или действительно никакой версии у него нет и он просто счёл своим долгом предупредить? Ситуация опасная всё-таки, пропажи это одно - как я уже сказал люди всегда найдут способ убраться подальше, а убийства - совсем другое, за ними явно кто-то стоит. В любом случае странно это всё.

Отредактировано Филеас Реверт (24.11.2016 10:03:01)

- Я думаю, что до этого не дойдёт, - ответил Филеас и тут-же поправился: - Вернее смею на это надеяться. Виноватые ведь, в некотором смысле, уже выявлены - это те, кто сейчас воюет против коммунистов в рядах так называемого белого движения. Давайте разберёмся: вот у нас есть государство с правителем во главе и есть народ, которого этот правитель не устраивает. Народ обычно очень пассивен и не склонен к организованной борьбе, поэтому революции практически никогда не совершаются снизу. Основная движущая сила - это интеллигенция, та самая прослойка. Все, прошу прощения, профессиональные революционеры - это интеллигенты. И то, что революция произошла - а в нашем случае это безусловный факт - это заслуга интеллигенции. А её результаты и последствия напрямую зависят от степени солидарности интеллигентской прослойки. Гражданская война - результат того, что не все поддерживают свержение прежней власти, но сам факт её свержения говорит о том, что таких всё-таки меньше. Есть, конечно, и другие факторы, много других факторов, классовые интересы и так далее, но это всё-таки основное. И с точки зрения коммунистов - их главный враг это белые контрреволюционеры и те, кто их спонсирует. Собственно и победят красные, в чём я почти не сомневаюсь, именно потому что в их рядах простые трудяги, а не вчерашние ротмистры и жандармы. Те же, кто остался в стороне свары - фактически расписались в своей готовности принять любой исход борьбы. Мы с вами в этом расписались.
Филеас ненадолго замолчал, переводя дух и словно переваривая только что произнесённые слова, вдумываясь в них. Ему вспомнилась найденная среди бумаг открытка с гротескным Сатурном и слова, выведенные на её обороте рукой отца. Эта мысль показалась важной и пан Реверт продолжил, спеша развить её:
- Вы абсолютно правы - наша революция далеко не первая и, скорее всего, не последняя. Как у любого процесса в ней есть свои закономерности, повторяющиеся каждый раз. Одну из них сформулировал великий революционер былых лет: "Революция пожирает своих детей". И это ещё одна причина, по которой, как мне кажется, гражданское население по окончании войны оставят в покое. Им просто будет не до того - будут заняты грызнёй между собой. Конечно, вы можете напомнить мне об инциденте с паном Эрлихом, но, повторюсь, я считаю это следствием общего невроза, вызванного войной. Красные вошли в город, оставленный врагом - само собой им везде мерещатся шпионы и диверсанты. Такое бывало и раньше.
Филеас подумал, что пани Платз он наверное должен казаться безнадёжным оптимистом, однако он действительно верил в то, что говорил. Даже после того небольшого унижения, которое он пережил, когда в музее коммунар отчитывал его как ребёнка. Можно сказать даже вопреки ему. С другой стороны, благодаря этому он мог понять скепсис и недоверие к новой власти, которые слышались в словах Майи. Его не было с ней и Гансом там в комендатуре, но он легко представлял что им пришлось там пережить.
В ответ на реплику о пане Маверике он только скромно покивал, мысленно ругая себя за отсутствие такта. А вот ненавязчивое напоминание об еврействе Соломона натолкнуло его на одну мысль:
- Пани Платз, а вы часом не помните, кем были убитые по национальности?
Он вспомнил время своего обучения в Столице, совпавшее с покушением на Императора. Тогда в прессе (преимущественно правых изданиях) частенько мелькали сообщения о линчевании евреев, а на улицах города можно было встретить патрули, состоящие по большей части из молодых людей с одухотворёнными лицами и нашитыми на одежду волчьими хвостами. Причастность черносотенцев определялось по схожему почерку...
- И ещё кое-что: нет у вас случайно связей в полицейском прозектории? Может быть всё дело даже не в том, кто убит, а как?

Отредактировано Филеас Реверт (26.11.2016 01:40:19)